Виталий Полищук - И на этом все… Монасюк А. В. – Из хроник жизни – невероятной и многообразной
– Так как это понимать, Толя? – спросила она. – Только что Михайлов сказал в передаче по кабельному телевидению, что это песня – новая, он написал музыку совсем недавно. И то же самое – касается «Гори, звезда моя», и «Покраснела рябина…» – Что ты молчишь, Толя?
А что я мог сказать? Только одно:
– Варь, ты помнишь, какое сегодня число?
– Какое число? О чем ты? Кстати, о числе…
Она повернула магнитофон обратной стороной к себе и принялась рассматривать маркировочный штамп.
– Толя! Его же изготовили в 1988 году! А тогда, в 1966, ты мне сказал, что его недавно сделали в Японии, и твои родственники купили магнитофон в «Березке» … Объясни, что все это значит?
– Варь! – я подошел к ней и попытался обнять ее. – Варя, сегодня ведь 15 сентября!
– Причем здесь 15 сентября? О чем ты говоришь?
Я прикрыл глаза. Сорок лет этот день был для нас больше, чем день рождения… Это был лишь наш с ней день, и мы ни разу не пропустили его.
Я понял, что хочешь – не хочешь, но лучшее попытаться все объяснить ей. Хотя заранее был уверен – ничего хорошего из этого выйти не могло. Мужчина может попытаться проанализировать такую вот ситуацию, и все понять. Женщина поймет лишь то, что первым бросается ей в глаза, то есть то, что понять хочет.
– Варя, 15 сентября 1965 года ты впервые подошла к Толе Монасюку. Потом, в Новогоднюю ночь, он проводил тебя и ушел домой.
Ты помнишь, что ты делала после этого? Ну, после того, как Монасюк ушел домой?
– Ты что, издеваешься надо мной? Немедленно объясни, как этот магнитофон оказался в 1966 году вместе с записями песен, которые тогда еще никто не сочинил! Их просто не-бы-ло!!!
– Ты не позволяешь мне ничего сказать… Если ты хочешь получить ответы на свои вопросы, изволь успокоиться и сядь на диван!
– Я…
Я вышел на кухню. У меня внутри все клокотало. Я смотрел на горящие свечи, пышные розы, багровое вино, искрящееся в двух хрустальных бокалах. И вдруг словно молния меня ударила: больше никогда ничего этого не будет… Вообще ничего не будет! Да гори оно все ясным огнем!
И я движением руки смел все это великолепие на пол. Зазвенели, разбиваясь фужеры, бутылки, вазон, по всей кухне разнесло длинные шипастые стебли роз.
– Что ты наделал? – Варя заскочила на кухню и замерла на пороге.
– А это должен был быть наш праздник! И теперь он не нужен! Разлетелся на куски, как вот эти бокалы и бутылки!
Я открыл холодильник, нашел початую бутылку водки, достал из навесного шкафчика два тонкостенных стакана и держа все это в руках, сказал:
– Пошли! Хочешь узнать правду – ну, так узнай ее!
В гостиной я налил по полстакана водки, и не чокаясь выпил свою порцию, не чувствуя вкуса.
– Не перебивай меня! – сказал я. – Тогда, утром первого января Монасюк шел домой и думал о своей Разиной. О тебе он не думал! Ясно?
И потом в дальнейшем он так и не посмотрел бы на тебя. Но через 42 года, ночью Нового, 2007, года он вдруг вспомнит тебя и поймет, что его жизнь не удалась, потому что он не сумел разглядеть в экстравагантной, эпатажной и смелой Варьке Рукавишниковой свою судьбу, и тем самым прошел мимо своего счастья.
Итак, в Боговещенке, невдалеке от тебя маялся в тут ночь и 17-летний Монасюк. Из-за неразделенной любви к Разиной. И он говорил себе: «Лучше так не жить! Лучше умереть! Я не хочу так жить!»
А я как раз в этот момент, но в 2007 году, думал: «Если бы я мог перенестись в тот далекий 1966 год, я любил бы Рукавишникову, я сделал бы ее счастливой и был бы счастлив сам»!
А ты… Помнишь, ты мне сказала в новогоднюю ночь 1967 года, о чем ты думала ночью прошлого нового года? Вот в тот момент, когда ты загадала желание: «Хоть бы Толик любил меня и был со мной!» все и случилось. Желание всех троих исполнилось – Толик переменил жизнь, другой Толик, старше на 42 года, перенесся в тело 17-летнего Монасюка, а ты получила возможность стать через какое-то время Варварой Монасюк и прожить счастливую жизнь.
А магнитофон и кассеты были у меня в руках в тот момент, и почему-то перенеслись в прошлое вместе с моей личностью.
Вот и все! Ты хотела получить объяснение – ты его получила. Песни Михайлова действительно в 1966 году еще не были написаны, да и сам Стас, скорее всего, еще не родился.
Варвара медленно поднесла стакан с водкой ко рту и так же, как я недавно, выпила содержимое, по-моему, даже не почувствовав вкуса.
– Значит, тот Толя Монасюк, с которым я разговаривала на скамейке 15 сентября, был не ты…
– Почему же не я? Я! Просто…
– Просто через несколько месяцев ты убил моего Толю, и занял его тело…
– Варя, но ведь ты сама…
Я встал и попытался взять ее за плечи. А она ударила меня по лицу.
Второй раз за всю жизнь. И оба раза – незаслуженно.
И я замолчал. Варя ракетой носилась по квартире – она собирала вещи.
Лишь у двери я попытался сказать ей, что:
– …Варя, сейчас не это важно. Новогодняя ночь должна…
– Будь ты проклят! Убийца! – Она побежала вниз по лестнице.
И я крикнул ей вслед:
– Держись Юльки! Может быть, только она и поможет тебе!
В этот вечер я уже ни о чем не думал. Я допил водку из той, начатой, бутылки, потом, чтобы напиться и опьянеть, аккуратно поднял с пола бутылки с вином, так, чтобы не вылить из них на пол остатки. И выпив в итоге еще два стакана вина, включил магнитофон и под очередную песню Михайлова буквально через минуту «вырубился».
Когда через несколько дней ко мне в квартиру ворвалась Юлька, я уже приготовился ко всему.
Юлька, в отличие от нас, почти не изменилась. Мы с Варей слегка располнели, а она осталась все такой же тоненькой, такой же хрупкой и утонченной, вот только теперь она не была больше платиновой блондинкой, а постоянно красила волосы в пепельный цвет.
– Что у вас происходит? – с порога спросила она. – Мне позвонила Варька, она у матери в Боговещенке, и говорит, что будет встречать Новый год именно там! В своем отчем доме! Вы что, с ума сошли?
Я взял ее за руку и подвел к дивану.
– Сядь! – сказал я. – Юля, все что я скажу тебе – очень серьезно. И ты сейчас же дашь мне слово, что все выполнишь в точности!
– Не дам я никакого слова, пока ты не объяснишь мне, что у вас происходит!
– Жаль! – сказал я.
Потом встал, поднял Юлю за плечи с дивана (если помните, она всегда была легкой, как пушинка) и повел ее к выходу.
– Сейчас я тебя выпровожу и больше не впущу. И телефоны все отключу!
– Постой, постой! – Она принялась вырываться из моих рук, – хорошо, я даю слово!
Я подумал несколько секунд, и решился!
– Юленька! – сказал я. – Сейчас ты услышишь то, что я никогда тебе не говорил. Юль, я всегда любил тебя, и любил сильно. И вот ради этого я хочу, чтобы ты не беспокоила меня до самого Нового года. А в Новогоднюю ночь я тебе позвоню, и все скажу.
Юлек, ради нашей любви! Ты терпела 35 лет, потерпи три месяца!
– Но может быть, я могла бы…
– Нет, Юленька. Ничего ты не можешь – ни понять, ни помочь, ни изменить… И скорее всего, никто не может…
И я наклонился и поцеловал ее в губы – так, как целовал когда-то первый раз. Тогда, ночью в палатке – нежно и по-родственному.
– Иди, Юля!
– Но если вдруг…
– Я позвоню, если что! Иди, пожалуйста! У меня действительно масса проблем и мало времени.
– Но если позвонит Варя и спросит о тебе…
И вот тут я улыбнулся.
– Не спросит, Юля!!! Варя уже обо мне не спросит.
Начиная со следующего дня, я валялся на диване и думал, думал, думал…
Сначала я писал свои мысли на листочках бумаги, бросал их на пол, потом поднимал, некоторые перечеркивал, комкал и швырял в угол. Другие, наоборот, расправлял, и дополнял несколькими фразами. И такие листочки я складывал стопками на столе.
Скоро стопок было уже несколько, и листочков набралось столько, что я стал запутываться. И тогда я решил вспомнить свой опыт работы над текстами в другой, предыдущей, жизни. И открыл ноутбук и написал название романа «И НА ЭТОМ ВСЕ…»
Да-да, я решил, чтобы убить время, оставшееся до Нового года, который должен был все решить и расставить по своим местам, изложить все, что произошло, в виде романа.
Я работал целыми днями, иногда прерываясь, чтобы вспомнить события давно прошедших лет, или обдумать дальнейший план работы над книгой.
Я заставлял себя работать и работать, чтобы не вспоминать о Варваре.
А сама Рукавишникова – что ж, наверное, она имела право вычеркнуть меня из своей жизни, и из памяти – тоже…
Параллельно я размышлял и над сутью того, что со всеми нами произошло в ту далекую Новогоднюю ночь. И постепенно мне все становилось понятным.
Одновременно три человека захотели изменить жизнь: 17-летний Толя Монасюк; затем он же, но спустя 41 год, то есть в возрасте 58 лет, и Варя Рукавишникова. И вот именно Рукавишникова, которая, собственно, хотела поменять не свою, а жизнь Монасюка (она очень сильно желала, чтобы Монасюк полюбил ее и был всегда вместе с ней), и сыграла роль основного фактора. Она настолько сильно любила своего Толю, что какие-то силы Вселенной пошли ей навстречу – они создала нового Монасюка, который мечтал (и хотел) полюбить Рукавишникову (и только Рукавишникову!) так же сильно, как и она его.
